Эволюционные предпосылки и внешняя провокация насилия

1.1. Угроза тщательно выстроенной репрезентации собственного «Я» неизбежно вызывает негативный эмоциональный ответ – отвержение или отвращение, а объект, вызвавший данные чувства, определяется как «предавший меня – мою группу» и, соответственно, заслуживающий наказания. Статус «другого» при этом может определяться любыми критериями – от использования незнакомого языка и уничижительного обобщения «черные» в Российских городах, до проживания в другой географической местности во время гражданской войны 1992 – 1997 годов в Таджикистане.

«…..На войне и во время войны, встретив незнакомого таджика, другой таджик спрашивал его только об одном – «откуда ты родом, где ты родился». Именно место рождения служило визитной карточкой любого таджика, идентифицируя его как «своего» и / или «чужого». Эта визитная карточка, в свою очередь, заполняла форму «уголовного дела», по которому «судья» мог вынести свой собственный приговор… и реализовать преступное право войны казнить или миловать «другого». Примечателен в этом контексте диалог между потенциальным убийцей и его жертвами. Отец с сыном-подростком в горах встречают вооруженного мужчину. Желая спасти хотя бы своего сына, отец умоляет не убивать мальчика, так как ребенок ни чем не виноват. «Не виноват? – спрашивает убийца. – Разве это малая вина родиться в этой местности…?» (Сафиева 2001, с. 119)

Выстраивание своей национальной идентичности привело к появлению центральноазиатских национализмов – результат разделения не только территории, но истории между отдельными государствами. Каждый из них, помимо общих черт, обладает рядом характерных особенностей зависимых от исторической традиции, «которая, с одной стороны, стала рассматриваться, как способ наполнить существование государства глубоким смыслом, с другой – превратилась в средство манипуляции общественным сознанием, в орудие конкуренции между разными национализмами и в источник новых проблем» (Абашин, 2007).

1.2. Страх и гнев как эмоциональные реакции на угрозу господства и демонстрацию преимуществ также универсальны и приводят либо к агрессии, направленной непосредственно на объект гнева, либо к ее замещению, когда нечто менее опасное (и/или находящееся в непосредственной близости) становится адресом ненависти, в острых ситуациях выливающейся в открытое насилие. Подобную закономерность З. Фрейд когда-то обозначил как нарциссизм малых различий. «Однажды, – писал Фрейд (1990, с. 109), – мое внимание привлек феномен вражды и взаимных насмешек как раз между живущими по соседству и вообще близкими сообществами, например, испанцами и португальцами, северными и южными немцами, англичанами и шотландцами и т.д. Я дал этому феномену имя «нарциссизм малых различий», которое, впрочем, не слишком много проясняет. Он представляет собой удобное и относительно безвредное удовлетворение агрессивности, способствующее солидарности между членами сообщества. Рассеянный повсюду еврейский народ оказал тем самым достойную признания услугу культуре тех народов, среди которых поселился; к сожалению, всего средневекового избиения евреев не хватило на то, чтобы сделать эти времена более мирными и безопасными для христиан».

На необходимость создания образа врага обращал внимание еще Георг Зиммель (Simmel, 1903): «Существование неких врагов в качестве обязательного элемента необходимо для поддержания эффективного единства членов группы и для осознания ими этого единства как одного из своих жизненных интересов, может даже считаться проявлением политической мудрости для некоторых групп». Внутренняя сплочённость группы будет укрепляться, если на идеологическом уровне создан и постоянно поддерживается образ врага, с которым нужно вести борьбу и против которого следует объединяться.

Открытая демонстрация богатства и власти, в сочетании с постсоветским наследием – идеями об уравнительной справедливости, становятся понятными источниками агрессии, направленной на местных олигархов, а фактор принадлежности к своему роду вовлекает в воронку конфликта значительные массы населения.

1.3. Условия, которые воспринимаются как угрожающие для продолжения рода (война), неизбежно вызывают соответствующие формы поведения.

«Право победителей» – «разрешенное» изнасилование женщин воинами победившей армии – пример универсальный, слабо зависящий от исторической эпохи, во время которой происходила битва, или от культурной принадлежности победителя. Меняются режимы, исчезают и появляются культуры, но вечен архетип, сквозящий в ницшеанском принципе: «Мужчина должен быть воспитан для войны, женщина – для отдыха воина». Изнасилования женщин признавались законным воинским правом в римских войнах 6 века, в столетней войне между Францией и Англией, во времена господства королей Эдуарда Второго, Эдуарда Третьего, Короля Георга, во время Первой мировой и Второй мировой войн.

Ниже приведен отрывок из статьи Елены Мещеркиной (2001):

«Сообщение В. Молотова, советского министра иностранных дел, в январе 1942 года завершалось описанием сексуальных злоупотреблений вермахта на оккупированных территориях: "В украинском селе Бородаевка фашисты изнасиловали каждую женщину и каждую девушку… В деревне Березовка женщины и девушки от 16 и до 30 лет были схвачены и угнаны пьяными немецкими солдатами"…

Уже относительно недавно группа корейских женщин потребовала от японского правительства компенсации ста тысячам кореянок, угнанных в сексуальное рабство во время войны между Кореей и Японией 1930-40 годов на Тихоокеанских островах. Они рассказывали, что должны были обслуживать до 15 солдат ежедневно.

Во время захвата Кувейта в 1990 году иракские солдаты насиловали и истязали женщин любого возраста. Поскольку аборт в Кувейте запрещен, после освобождения страны женщин принуждали к сохранению беременности, но новорожденных детей убивали кувейтские мужчины – это ведь были дети врага».

1.4. Исследование и разделение территории – четвертая ситуация выживания, непосредственно связанная с насилием.

Территориальное поведение людей и животных разнообразно, но захват чужой территории всегда вызывает агрессию, приводящую к насилию.

Следует отметить, что блокирование только одной из вышеперечисленных потребностей, связанных с выживанием (быть «хорошим», «сильным», «активным» и территориально «независимым») в принципе невозможна, так как все четыре проблемы представляют собой единый конгломерат, определяющий отношение к самому себе, к окружающим и к отношению других людей.

(2)   Социальные условия, при которых легко формируется привлекательное объяснение проявлений насилия («справедливость», «независимость», «необходимая жертва», «плата за поражение», «праведное наказание») – «маленькие победоносные войны».

Приверженцы теории социального научения, которые предполагают, что насилие есть продукт культуры и цивилизации (Montagu, 1976) последователи гуманиста Ж.Ж. Руссо и его идей об идеальном безагрессивном обществе и «добродушном дикаре» считают, что ХХ век и начало ХХI века характеризуется всплеском насилия, прежде всего из-за создания благоприятных социальных условий – поощрения соревновательного поведения, происходящей общественной трансформации, обесценивания духовности. Однако социологические и сравнительно-исторические данные свидетельствуют о том, что сегодня, вопреки распространённому мнению, формы проявления насилия значительно менее жестоки, а контроль над природной агрессивностью значительно надежнее, чем когда-либо в прошлом.

Так, по данным ВОЗ, в 2000 году, когда население Земли составляло почти 6,5 млрд., от всех форм насилия – вооружённые конфликты, политические репрессии и бытовые убийства – в мире погибли около 500 тыс. человек. В последнем отчёте ООН приведено близкое число за 2010 год, когда население превысило 6.8 млрд. (Насилие… 2002; 2011 Global… 2011).

Появление более мощных технологий не только не влечёт за собой автоматическое совершенствование регуляторов (что, в соответствии с формулой (II), обеспечило бы внутреннюю устойчивость общества), но, напротив, на первых порах обычно сопровождается негативными сдвигами в массовом сознании. Нарастает своеобразный предкризисный синдром, обусловленный рядом психологических закономерностей и позволяющий прогнозировать приближение кризиса тогда, когда экономические и прочие показатели ещё свидетельствуют о процветании. В частности, опережающий рост потребностей провоцирует эмоциональное напряжение – с одной стороны, неудовлетворённость наличным положением, с другой стороны, иррациональную тягу к «маленьким победоносным войнам» («массовый комплекс катастрофофилии», по П. Слоттердейку). Как показывают психосемантические эксперименты (В. Петренко, 2010), острая эмоция уплощает картину мира: соответственно, ситуация видится простой и цели – легко достижимыми. Эйфория, ощущение всемогущества и безнаказанности – вся эта симптоматика удивительным образом воспроизводилась в разных культурах и на разных исторических этапах.

В политической психологии (Дж. Дэвис и др.) отслежен и подробно исследован тот факт, что социальным взрывам всегда предшествуют фазы роста по экономическим или иным показателям. С исчерпанием ресурсов линейного роста относительное снижение возможностей расходится с ожиданиями, продолжающими по инерции расти. Разрыв между увеличивающимися потребностями и относительно уменьшающимися возможностями вызывает фрустрацию, а с ней слепую агрессию, которая может быть нацелена умелыми манипуляторами на природу, на соседние общества или на сограждан. Это часто становилось заключительным актом в трагикомедии предкризисного развития.

3.   Ситуации индуцированного насилия – сочетание авторитарности индуктора (человека, отдающего приказы), ситуации, требующей выполнения распоряжений, и достаточной для безусловного подчинения конформности респондента.

Хрестоматийный эксперимент Стэнли Милгрэма, впервые описанный в 1963 в статье «Подчинение: исследование поведения» («Behavioral Study of Obedience»), а позднее в книге «Подчинение авторитету: экспериментальное исследование» («Obedience to Authority: An Experimental View», 1974), продемонстрировал пугающую готовность к насилию у обычных людей: «Это исследование показало чрезвычайно сильно выраженную готовность нормальных взрослых людей идти неизвестно как далеко, следуя указаниям авторитета» (Milgram, 1974). «Неизвестно как далеко» означало в контексте эксперимента «убить электрическим током». Милгрэм указывал на тот факт, что если бы исследователь не требовал продолжать эксперимент, испытуемые быстро вышли бы из игры: «Они не хотели выполнять задание и мучились, видя страдания своей жертвы. Испытуемые умоляли экспериментатора позволить им остановиться, а когда тот им этого не разрешал, то продолжали задавать вопросы и нажимать на кнопки» (Milgram, 1974).

Считается, что Милгрэм начал свои изыскания год спустя после казни виновного в геноциде нацистского подполковника Адольфа Эйхмана, чтобы прояснить вопрос, как немецкие граждане в годы нацистского режима могли участвовать в уничтожении миллионов невинных людей в концентрационных лагерях. После тестирования своих экспериментальных методик в Соединенных Штатах Милгрэм планировал отправиться с ними в Германию, жители которой, как он полагал, весьма склонны к повиновению. Однако после первого же проведенного им в Нью-Хэйвене, штат Коннектикут, эксперимента стало ясно, что в поездке в Германию нет никакой необходимости. «Я обнаружил столько повиновения, – говорил Милгрэм, – что не вижу необходимости проводить этот эксперимент в Германии». Впоследствии эксперимент Милгрэма все-таки был повторен в Германии, Австрии, Голландии, Испании и Италии, и его результаты оказались такими же, как и в Америке.

Добровольные ассистенты экспериментатора (якобы исследующего влияние наказания на обучение) должны были следить за тем, как испытуемый, крепко пристегнутый к креслу, решает задачи на запоминание слов, и за каждую ошибку наказывать его ударом электрического тока. Сила разряда последовательно возрастала от 15 до 450 вольт. Подвох, однако, состоял в том, что роль человека в кресле играл актер, имитировавший страдания в соответствии с силой удара (которого он, конечно, не получал, но отслеживал на табло), а настоящими испытуемыми, не подозревая об этом, были сами «тренеры», включавшие рубильник. Перед началом эксперимента каждому «тренеру» предлагалось испытать на себе удар в 150 вольт. В процессе же эксперимента «ученик» молил прекратить истязания, жаловался на сердце, затем вовсе замолкал, как бы теряя сознание. Однако экспериментатор требовал продолжать работу несмотря ни на что.

Эксперимент Стэнли Милгрэма многократно повторялся в разных странах примерно с одинаковыми результатами, последний был проведен профессором профессор психологии из Университета Санта-Клара в Калифорнии (Santa Clara University in California) Джерри Бергером (Berger J., 2009): «Люди, изучавшие работу Милгрэма, стали интересоваться, каковы были бы результаты сегодня, – пояснил Бергер. – Многие указывают на уроки Холокоста и утверждают, что сейчас общество лучше осведомлено об опасностях слепого подчинения. Но как выяснилось, те факторы послушания, на которые указывал Милгрэм, не были каким-то проявлением послевоенной культуры начала 1960-х годов, они все еще действуют и сегодня». И хотя «…нельзя ставить знак равенства между лабораторными исследованиями и сложными социальными моделями поведения, но все же эксперимент частично объясняет, почему во времена конфликтов обычные люди могут совершать насилие и убийства или даже участвовать в геноциде».

В 1971 году в Стэндфордском университете (США) Филипп Зимбардо (Zimbardo, 1975) произвольно разделил (подбрасыванием монетки) на две половины; одним предстояло играть роль заключенных, а другим – тюремщиков. Для участия в эксперименте требовалось не только безукоризненное прошлое. При отборе каждый подвергался многоступенчатому тестированию, и те, у кого обнаружена склонность к депрессии, повышенная агрессивность или какая-нибудь патология, были отсеяны. Отбор прошли во всех отношениях нормальные юноши, уравновешенные и интеллектуально развитые.

«Тюрьма» располагалась в подвале факультета психологии, и поначалу студенты воспринимали происходящее как развлечение. Но очень скоро от веселья не осталось и следа. «Тюремщики» стали проявлять все большую жестокость по отношению к «заключенным», получая от этого явное удовольствие, а те, со своей стороны, – страх, подобострастие или искреннюю ненависть к «тюремщикам». События приняли такой оборот, что эксперимент, рассчитанный на две недели, пришлось прервать через шесть дней (Zimbardo, 1975).

В описанных экспериментах мотивация насилия различна. У испытуемых Милгрема оно является, скорее, конформным, вызванным либо подчинением авторитарной власти, либо выполнением требований ролевой структуры. Возникающий при этом когнитивный диссонанс вызывает к жизни разнообразные рационализации: от банальной «я подчинялся приказам» до более сложных конструкций, включающих убеждение самого себя в необходимости совершенных действий («цель оправдывает средства, насилие во благо свободы и добродетели», т.д.). «Убивал, потому что все так делали» – одно из типичных объяснений преступлений, совершенных молодыми людьми во время Ошских событий.

У Зимбардо насилие обусловлено неосознаваемыми функциональными потребностями, связанными с агрессией, волей к власти, подавленными личностными комплексами и самоутверждением. В реальных политических ситуациях обычно наблюдается переплетение множества мотиваций, которые интенсифицируются взаимным эмоциональным заражением (циркулярная реакция) (Назаретян, 2003).

Ситуации, связанные с выживанием, благоприятствующие «благородному» объяснению совершенного насилия, необходимости подчинения авторитету и выполнению навязанной роли – это ситуации социальной трансформации. Хаос и расщепление общественного сознания, напряженность и разрушение защитных механизмов социальной системы приводят к своего рода «социальной шизофрении», когда регрессивные, эволюционно древние формы поведения становятся не просто оправданными, но, порой представляются единственно возможными. В этих ситуациях основным препятствием к убийству представителей вида Homo sapiens служит не моральный запрет на убийство себе подобных, а реальная опасность быть убитым в широком смысле этого слова (физическая, социальная и психическая смерти одинаково опасны и порой отдается предпочтение физической смерти ради спасения чести и семьи – социальной жизни).

Все вышеизложенное приводит к логическому следствию: человеческое поведение далеко не всегда автономно и «свободная воля» остается там же, где и истина – «где-то рядом» ("Truth is out there"). Это утверждение отнюдь не тождественно жестокому принципу каузальности, столь грустно сформулированному героем повести Ф.М. Достоевского «Записки из подполья»: «Сама наука научит человека… что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало… и что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следственно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет…»

Поведение человека действительно подчиняется ряду закономерностей, позволяющих выстроить ансамбль разнообразных сценариев, но пока ни один из психологических законов не в состоянии определить, по какому конкретно пути будут развиваться события, так как ничтожная, на первый взгляд, стимуляция (пресловутый «взмах крыла бабочки») способна изменить состояние устойчиво неравновесной системы, достигшей точки полифуркации.

К эффектам, помогающих прогнозировать основные векторы будущего поведения, относятся закон Торндайка и закон иерархических компенсаций, эффекты колеи и QWERTY.

Все вышеизложенное приводит к неутешительному выводу: насилие, которое убежденно воспринимается как свободное и осознанное, в действительности зачастую бессознательно и может противоречить предыдущей жизненной линии (эксперименты Милгрэма и Зимбардо). Заключение содержит в себе и прямо противоположную посылку – случаи «бессмысленного» и «неоправданного» альтруизма, которые не соответствуют наиболее вероятному сценарию поведения индивидуума, все-таки возможны даже в тех случаях, когда все привходящие условия и предыдущая личностная история свидетельствуют об обратном.

Литература

1. Абашин С.Н. 2007. Национализмы в Средней Азии: в поисках идентичности. СПб: Алетейя.
2. Арушанян Э.Б., Арушанян Л.Г., Эльбекян К.С. 1993. Место эпифизарно-адренокортикальных отношений в поправочной регуляции поведения. Успехи физиологических наук Т. 24 N 4, стр. 12-29.
3. Достоевский Ф. 2006 Записки из подполья. Москва. Азбука-классика.
4. Мещеркина Е. 2001. Массовые изнасилования как часть военного этоса. Гендерные исследования.
5. Назаретян А.П. 2008 Антропология насилия и культура самоорганизации. Очерки по эволюционно-исторической психологии. М.: УРСС, 2008.
6. Назаретян А.П. 2005. Психология стихийного массового поведения. М.: Академия.
7. Назаретян А.П. 2004 Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории. Синергетика – психология – прогнозирование. М.: Мир.
8. Насилие и его влияние на здоровье. Доклад о ситуации в мире. Всемирная организация здравоохранения. М.: Весь мир, 2002.
9. Новости – Грузия от 27 июля 2011: http://newsgeorgia.ru/politics/20110727/214100490.html
10. David P. 2000. Path Dependence, It's Critics, and the Quest for `Historical Economics All Souls College, Oxford.
11. Сафиева Г. 2001. Женщина и война. Душанбе: Матбуот, 2001, С. 119.
12. Петренко В.Ф. Многомерное сознание: психосемантическая парадигма. М.: Новый хронограф, 2010.
13. Фрейд З. 1991. Недовольство культурой. Сб.: З. Фрейд: Психоанализ, религия, культура М., «Ренессанс», с. 109 (пер. А.М. Руткевича).
14. 2011 Global Study of Homicide. Trends, Contexts, Data. Vienna: UNODC, 2011.
15. Archer J. 2009. ‘The Nature of Human Aggression’. International Journal of Law and Psychiatry 32: 202-208.
16. Conte, R., Plutchic, R. 1994. Ego defenses: theory and measurement. The Einstein Psychiatry Series, pp 13-37.
17. Englander E. 2006. Understanding violence. Lawrence Erlbaum Associates. P. 190.
18. Fehr E. & Gächter S. 2002. Altruistic punishment in humans. Nature 415, 137-140.
19. Frye, M. The Politics of Reality. Trumansburg, N.Y.: The Crossing Press, 1983.
20. Hislope, R. 2000. From Ontology to Analogy: Evolutionary Theories and the Explanation of Ethnic Politics. In James, P and Goetze, D (Eds.) Evolutionary Theory and Ethnic Conflict. Westport, Conn.: Greenwood Press.
21. MacDonald K. 2009. Evolution, Psychology, and a Conflict Theory of Culture.
22. Evolutionary Psychology 7(2): 208-233.
23. Montague, A 1976. Nature of Human Aggression. Oxford.
24. Niehoff D. 1999. The biology of violence: How understanding the brain, behavior, and environment can break the vicious circle of aggression. Free Press. New York, NY, 353.
25. Pitchford, I. 2003. A Theoretical Context. Discussions: Internet conference on Understanding Suicide Terrorism organized by Interdisciplines, available at www.interdisciplines.org.
26. Raine A. 1993. Psychopathology of Crime. Academic Press.
27. Simmel Georg 1903. The Sociology of Conflict. American Journal of Sociology, 490-525.